Little Nightmares
Участники: Kemeya, Kanda Yu
Время и место: мир снов (по большей части)
Описание эпизода:
Вскоре после "чудесного" воскрешения, Канда вновь пропадает из Ордена, отправившись искать тупого Стручка по следу из долговых расписок. Руководству Ордена невероятно интересно, где находятся все беглецы, и оно прилагает все возможные усилия, хватается за все возможные подсказки. Кемейа может присниться выбранному человеку, может с ним заговорить во сне. Может быть, ей удастся выведать местоположение Канды Юу и Джонни Гилла?
Little Nighmares
Страница: 1
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться1Чт, 16 Май 2019 00:43
Поделиться2Вс, 16 Июн 2019 22:01
Завод у будильника, который ей выдали в научном отделе, оказался настолько тугим, что Кемеей пришлось зажать механизм между коленками, чтобы прокрутить несколько раз ключ. Внутри, повинуясь её действиям, что-то прощелкало и девочка, подумав, прокрутила завод ещё несколько раз: чтобы он зазвонил не через четыре часа, а через шесть.
То, что ей предстояло, она делала и раньше, но люди, которым она должна была присниться, всегда были знакомы. Всё что у неё было сейчас: фотография хмурого и серьезного молодого человека, и его имя.
Канда Юу.
Поставив будильник на тумбочку, девочка постаралась как можно удобнее сесть на кровати прислонившись спиной к стене. Поёрзала, подумала, и подложила под спину подушку, после чего положила себе на колени бубен.
Канда Юу смотрел на неё с фотографии так, словно Кемейа в чём-то провинилась. Глупости это, конечно же, но девочке заочно не нравилось то, что ей нужно попробовать найти именно его. Человек с фотографии казался неулыбчивым и… злым? Анкан учил не судить по одному лишь взгляду, но не судить не всегда получалось. Кемейе хотелось быть хотя бы на четверть такой же мудрой, как её старый учитель, но это было тем, что не подвластно её желанию.
Зато подвластно её возможностям попытаться найти этого человека.
Тем более, что это не её прихоть, а поступивший от Ватикана приказ.
Делая глубокий вдох Кемейа закрывает глаза, под веками разливается изумрудное свечение, ладони обжигает прохлада.
Пустыня растянулась вокруг до самого горизонта. Единственным её жителем был ветер, который бесцеремонно расчёсывал огромные барханы. Солнце почти касалось горизонта, окрашивая барханы в багряный цвет, а тени вытягивались и были похожи на растекшиеся пятна чернил.
Раскалённый песок обжигал ступни, бил по глазам и забирался в лёгкие. Одной ладошкой прикрыв рот, вторую Кемейа козырьком прислонила ко лбу, прищурившись вглядываясь в даль. Девочка не уверена, что это то место, где ей стоит искать, а, значит, следует найти отсюда дверь.
Двери во снах не те же, что в мире реальном. Вернее, порой это и бывают двери, главное точно знать, что ты хочешь перейти в другой место в тот момент, когда поворачиваешь дверную ручку, но, зачастую, они сами на себя не похожи. Иногда это каменные арки, иногда — окна или чёрные провалы и звериные норы, а порой и вовсе нарисованы мелом на стенах.
Здесь не было ни стен, ни нор, была лишь, куда не посмотри, бесконечная пустыня.
Кемейа моргнула, потому что на секунду словно забыла зачем она здесь оказалась. На короткое мгновение она не могла дать себе ответа на вопрос зачем она здесь. Не было ни единого воспоминания об этом. Ничего не было.
Солнце не садилось, так и зависнув красным огненным шаром над самой линией горизонта, тени вокруг нарастали и дико выл ветер.
Разум Кемейи помутнел, словно рассеялся по пустыне.
Закрывая глаза, девочка делает глубокий вдох. То, что с ней пытается произойти — не более чем обычное наваждение. И она сильнее.
Главное — не забывать, что она не просто спит. Главное — найти Канду Юу.
В памяти цепко держится образ с фотографии: сведенные к переносице брови, жёстко очерченная линия неулыбчивых губ, мрачный взгляд из-под чёлки…
Кемейа делает шаг вперёд и песок больше не обжигает её пятки.
Над лугом синим туманом стояли сумерки, а в лесу царила настоящая ночь. Кемейа касается ладонью высокой сосны и чувствует янтарную смолу на загрубевшей коре.
В окружающей тишине было слышно, как шепчутся лесные вершины, и попискивает ночная птица. Девочка прошла сквозь заросшую ложбинку на открытое место, хрустели мелкие сучья когтистого кустарника, костлявыми пальцами хватавшего её за колени. Сухие иголки втыкались в легкую рубаху и царапали руки.
На лужайке, заросшей высокими травами с мохнатыми зонтиками цветов, девочка остановилась, вновь оглядываясь, прислушиваясь к окружающему миру и к самой себе, к своему чутью. То ли это место? Здесь ли ей искать? Что-то зашелестело и шарахнулось у ног Кемейи и она тоже отпрыгнула и опасливо переступила с ноги на ногу. Сердце забилось где-то под самым горлом и пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы унять волнение.
Вокруг поляны стояли черные сосны. Над ними висело потемневшее небо, а в нём еле виднелся бледный маленький месяц. Месяц-мальчишка. И Кемейа пошла дальше узкой звериной тропой по самому краю луга, прежде чем вновь скрылась под сумраком ветвей.
Она чувствовала зов.
Словно бы шёпот, но ни слова не разобрать, сколько не вслушивайся.
Сердце девочки заныло в тоске — не её тоске — когда взгляд выхватил из темноты, среди силуэтов деревьев, первые колонны и каменные очертания. Руины.
То, что она видела, давно погибло. Руины покоились в лесной глуши, надежно сокрытые от чужих глаз, погребённые в земле, поросшие мхом, уступавшие деревьям, отступавшие перед временем.
И что-то в них звало её.
Здесь спокойно и так тихо, что не слышно даже птичьих голосов. Тишина смыкается вокруг куполом, непроницаемым и плотным, но не тяжелым. Кемейе здесь становится хорошо и спокойно, и тревога, следовавшая тенью по пятам, отступает. Она ходит кругом, осматриваясь вокруг, подмечает мелочи: гнездо, свитое птицей в широких ветвях, раскинувшихся над разрушенной аркой, широкие следы зверя, полукругом обошедшего каменный разрушенный остов.
Подойдя к темнеющему провалу, девочка пригнулась и шагнула в темноту. Ладонью коснулась прохладной, покрытой мхом стены и по ней зазмеились изумрудные всполохи и отсветы. Там, где растения не тронули камень, виднелась мозаика и роспись.
Этого света было мало и плотные тени, пляшущие от каждого шага Кемейи, казались живыми, протянувшими к ней свои когтистые тонкие пальцы. Она сделала не более десятка шагов по узкому лазу, которым шла, как земля под ногами сперва пошла на медленный склон, а потом просто ушла из-под ног. Резко, с гулом и тихим рокотом, эхом безнадежности отразившись от стен. Испуганно вскрикнув, Кемейа почувствовала, как заскользила вниз, обдирая ноги. Крик её оборвался падением и плеском.
Вода затекла в уши и теперь звуки, которые достигали её, были глухими и казались шипящими. Ледяная вода, которой она хлебнула с достатком, прежде чем судорожно забилась, выныривая, отфыркиваясь и делая жадный вдох, затем второй.
Кемейа поджала ненадолго ноги, стараясь совершать в воде как можно меньше движений, опасаясь, что вот-вот её кто-нибудь — или что-нибудь — схватит с глубины за лодыжку. Но ничего не происходило, а глаза уже привыкли к голубоватому свечению грота, в котором она оказалась.
«Всё хорошо. Ничего страшного не случилось», — она просто слишком неосторожна, а это недопустимо в местах подобных этому.
Пересекая водную гладь, девочка добралась до края бассейна, в который угодила. Руки скользнули по гладким и холодным камням, соскальзывая там, где выщербленный камень тронула тина и водоросли. Не сразу, но шаманка выбралась, провела ладонями по лицу, убирая со лба мокрые пряди, склонила голову то к одному плечу, то к другому, в надежде, что избавится от лишней воды в ушах.
Сев у самого водного края, обхватив свои колени руками и нахохлившись, словно воробей, девочка завертела головой, оглядываясь. Нежное свечение от воды не способно было разогнать весь мрак, но помогало выхватывать цепкому зрению сточенные и грубые очертания статуй, украшавших грот.
Здесь было ощутимо теплее, чем там, наверху, откуда она свалилась. В воздухе висел тяжелый, влажный пар, каплями оседавший на омшелых валунах и базальтовых плитах стен.
И кругом были растения. Они тянулись из выдолбленных углублений, взбирались по стенам вверх, оплетали собой всё вокруг. Стены грота покрывали белоснежные цветы, формой похожие на крохотные остроконечные звёздочки и побеги усыпанные кроваво-красными ягодами. Кемейю окружали мясистые, с толстыми прожилками листья лотоса и желтые соцветия водных ирисов. Она видела прильнувший к каменным глыбам перистый мох и пушистые метелки земноводного горца. В затенённой части грота пузырились серые, словно полевой булыжник, шапки грибов. Неподалёку рос нежный дремлик.
Откуда такое разнообразие?
«Словно в саду очутилась», — протянув руку, девочка осторожно коснулась кончиками пальцев соцветия лотоса. И как они здесь все выживают? Может быть, за ними кто-то ухаживает?
Снова оглядываясь по сторонам, Кемейа старалась приметить хоть какие-то признаки жизни, но не нашла ни единого следа пребывания здесь хоть одного разумного существа. Либо плохо искала.
Поднявшись на ноги, не без тоски оглянувшись через плечо и посмотрев в кажущуюся смолянисто-черной воду, девочка осторожно, чтобы не наступать на растения, сделала шаг вперед по шершавому полу грота. Что-то приглушенно хрустнуло под её стопой, но она не придала этому внимания.
Чувства, — любопытство, волнение и страх — вытеснили все прочие.
Осторожный шаг — хруст. Ещё один — и под босой пяткой что-то крошится и ломается. Шаманка останавливается, всматриваясь в полумрак у своих ног, но ничего не может различить. Осторожно убирает ногу, присаживается на корточки и берёт в руки то, на что наступила.
"Что..?" — острые надломанные края... посуда? Ваза? Слишком тонкое. Что это?
Пальцы скользят, ощупывая линии, пытаясь дать слепое представление о том, что у неё в руках, пока Кемейа вертит находку, стараясь сделать так, чтобы на ту падало больше рассеянного, слабого света. Поджимая губы, она медлит, но протягивает вперед ладонь, касается пальцами замшелого валуна и на его поверхности вспыхивает светящаяся спираль света.
Вздрогнув, Кемейа выронила то, что держала в горсти — осколки серой скорлупы.
Отредактировано Kemeya (Пн, 17 Июн 2019 01:11)
Поделиться3Вс, 30 Июн 2019 18:15
— Та-ак, ну, куда там дальше…
Джонни остановился, едва переступив порог бара, и тут же начал рыться в сумке, покачиваясь, как былинка на ветру, хотя стоял полный штиль. Канда поймал его за локоть и оттянул в сторону, пока учёного не снёс какой-нибудь работяга, спешащий опрокинуть пару пинт перед сном, или, что вероятнее, не решила выйти наружу шумная компания уже опрокинувших больше пары пинт работяг, громогласно хохочущих внутри. Морозный ночной воздух отрезвлял, лился в глотку что ключевая вода, выветривая из лёгких и волос едкий сигаретный дым, от которого внутри стоял плотный сизый туман и смрад, хоть топор вешай. Экзорцист сделал несколько глубоких вдохов, чувствуя, что в голове немного проясняется, и поёжился, когда холод забрался под плащ и под расстёгнутый воротник кителя, высушивая промокшую от пота спину, неприятно кусаясь мурашками, бегущими вдоль позвоночника.
Гилл, наконец, выудил карандаш и толстенную стопку долговых расписок и стал перелистывать её, бормоча “здесь мы уже были”, “нет, и здесь ничего”, “сейчас только в-вычеркну это место тоже”, иногда глупо хихикая без видимой причины. Канда почти отстранённо поглядывал на примятые страницы с закручивающимися от постоянного ношения в сумке уголками, на дёрганные, неточные движения рук учёного, пытающегося поставить кончик карандаша на нужную строчку и вычеркнуть её, на то, как он несколько секунд подслеповато щурится за этими своими толстыми очками на обломанный по самое дерево грифель, не понимая, почему он не рисует… Экзорцист выдохнул облачко густого пара и энергично потёр ладонями лицо, чувствуя, что начинает терять фокус, нахмурился, усилием воли заставляя себя быть начеку, глянул по сторонам, сканируя тёмную грязную улицу и вглядываясь в чёрные силуэты, пытаясь разобрать, то ли это хлам, то ли бродяга.
Джонни, наконец, разобрался со своим списком и кое-как вычеркнул бар, который они только что покинули, а потом долго пытался прочитать в льющемся из окна свете название следующего места.
— Значит, следующее место н-называется… Кр-расный… Лилов-вый… Красно-лил…
— Гостиница, — раздражённо буркнул Канда, выхватывая у учёного стопку и небрежно запихивая её обратно в его сумку.
— Эй! Я же ещё не прочитал! Откуда я знаю, куда нам идти дальш-ше!
— Я знаю, идём.
Подхватив с земли огромный узел, в который парень связал все свои вещи, экзорцист схватил его за руку и потащил прочь наискосок через улицу, где под тусклой мерцающей лампочкой покачивалась старомодная вывеска. Дверь под ней была старой и пошарпанной, но закрывалась плотно и не скрипела, когда поворачивалась на петлях. Внутри, в крохотном полутёмном помещении, за столом дремал сухонький дядька с пышной бородой, а в углу примостился на табуреточке охранник, лениво приоткрывший один глаз, когда кто-то вошёл.
Канда опасался, что в такой час и в таком состоянии у них не выйдет с первой попытки снять комнату и придётся тащиться дальше, но удача, хоть и не желала наводить их на след Стручка, в этот раз не стала препятствовать достижению цели. Спустя пятнадцать минут экзорцист поднялся по узенькой, очень крутой лесенке на третий этаж, таща за собой засыпающего на ходу Джонни, немного повозился с ключом в двери и, наконец, подтолкнул учёного в спину, чтобы тот переступал уже порог и не стоял в коридоре.
Комнатка оказалась малюсенькой, в ней едва хватало места для двух кроватей (достаточно небольших, надо заметить), между которыми оставалась всего пара шагов пространства. Пахло лавандой и ещё какой-то дрянью, наверное, от моли, а небольшое окно выходило в тёмный переулок и смотрело прямо на глухую кирпичную стену соседнего здания. Гилл, увидев постель, не раздумывая и не раздеваясь, плюхнулся в неё, замотался в одеяло и спустя десять секунд уже сладко сопел и видел третий сон. Канда же, подумав, сел на пол возле двери, прислонившись к ней спиной и подперев её дополнительно тем самым узлом, в который были увязаны вещи Джонни. Ему не очень нравился взгляд охранника, больше похожего на вышибалу, которым тот следил за ними из-под полуопущенных век, и, если уж честно, не очень хотелось проверять чистоту простыней на себе. Положив Муген себе на колени, экзорцист ещё с полчаса сидел, прислушиваясь к звукам в тишине, но в конце концов задремал.
Это был странный сон. Тягучий и липкий, как патока, засасывающий хуже болота, как ни старайся – не выберешься, но при этом тонкий, полупрозрачный, как будто и не спал вовсе. Канда видел перед собой слабо светящийся прямоугольник окна, за которым луна едва касалась стены напротив, очерчивая самые края кирпичей, делая поверхность более рельефной и неровной, чем она, должно быть, была на самом деле. Обстановка комнаты, лишённой всякого света, была будто широченной рамой для окна: всё тёмное и смутное, неверные очертания плывут, смазываясь и меняясь, будто всё вокруг состояло из чёрного дыма, будто всё оно было неважным, второстепенным, фоновым. Экзорцист хотел повернуть голову, найти Джонни, который, кажется, должен был спать совсем рядом, но которого было совсем не слышно, но не мог ни пошевелиться, ни даже отвести взгляд в сторону. Мог только наблюдать, как стена медленно, кирпич за кирпичом, разваливается, открывая за собой непроницаемую черноту; как прямоугольник окна становится всё больше и больше, будто приближаясь, неумолимо надвигаясь; как на узком пыльном подоконнике прямо поверх забытых сигаретных бычков и чёрных пятен пепла громоздятся цветы лотоса, вытесняют друг друга и падают вниз с мягким шорохом соприкасающихся лепестков и листьев.
Это бесило почище тупого Кроля и наивного Шпенделя, сильнее, чем любой нерасторопный идиот, загораживающий дорогу. Канде совершенно не хотелось знать, куда его может утащить этот дурацкий сон, и он совершенно точно не собирался плыть по течению. Наилучшим выходом, наверное, было бы проснуться, но он понятия не имел как, и единственным вариантом видел только движение. Он должен был пошевелиться, убраться прочь, пока проклятое окно, всё больше похожее на раззявляенную голодную пасть, не добралось до него. “Двигайся! Давай же…, – по полу скользил призрачный лунный луч, похожий на волочащийся язык, сухой и невесомый, как пепел сожжённой страницы, жадно ощупывающий рассохшиеся скрипучие доски перед собой, забираясь в каждую щель, вспыхивая тусклой холодной звездой на плоских шляпках гвоздей. Всё ближе и ближе, ещё немного и коснётся подошв. – Да шевелись же уже!”
За мгновение до контакта пальцы всё же крепко сжимают ножны Мугена и, будто спал гнусный паралич, Канда одним движением оказывается на ногах.
И падает вниз, под оглушающий грохот ломающихся стен, проваливающегося пола и раскалывающегося где-то в невообразимой вышине неба.Тишина и мрак густым сиропом обволакивают со всех сторон, убаюкивают, успокаивают и наполняют тело сладкой дремотной тяжестью. Голова, тяжёлая и будто набитая ватой, бессильно свешивается на грудь, и хочется только сильнее свернуться в клубок, отгородиться от агрессивного и жестокого внешнего мира и никогда не покидать своей колыбели, не знать ни боли, ни страха, ни злости. Нет, не так. У него ведь было какое-то дело, что-то важное, что он искал и всё никак не мог то ли найти, то ли догнать, всё время ускользающее ветром сквозь пальцы. Он хмурится, пытаясь вспомнить и выпутаться из паутины забытья, изо всех сил цепляясь даже не за образ – впечатление образа, смутное ощущение на грани сознания. Заставляет замершее, как замёрзшее тело двигаться и пытается сделать более глубокий вдох, но вместо воздуха в лёгкие врывается вода.
Тело содрогается, прошитое внезапным спазмом, и Канда открывает глаза, но не видит ничего. Он не понимает, где верх, а где низ, не чувствует ни дна, ни стен, ни камней – ничего, кроме ледяного холода и разрывающей боли в груди. Почти поверив, что выхода здесь не найти, он замечает слабый просвет и, не колеблясь, плывёт к нему, не думая о том, что будет, если это обманка какой-нибудь водоросли. Просвет приближается, увеличивается в размерах, совсем как давешнее окно, что хотело его слопать. Или как то самое, первое воспоминание.
“Привет, – говорит воспоминание. – Они сказали, что тебя зовут Юу”.
Схватившись за скользкие камни, Канда рывком подтягивается на руках, грудью налившись на берег. Несколько минут он может только кашлять, выплёвывая воду, и пытаться отдышаться, невольно сравнивая каждый глоток воздуха с глотком воды, от которой в лёгких всё ныло и пекло теперь и которой он, кажется, на всю жизнь вперёд напился.
Только восстановив дыхание, он, наконец, выбирается из воды, распутывает обмотавшиеся вокруг лодыжки стебли кувшинок и лотосов, и отодвигается от края подальше, вжимаясь спиной в скалистую стену, будто из-под чёрной неподвижной глади вот-вот должно появиться нечто, что захочет утащить его назад. Сморгнув повисшие на ресницах капли, Канда медленно обводит взглядом тускло освещённую то ли пещеру, то ли грот, щурится, пытаясь различить детали, тонущие в густом синеватом полумраке. Здесь полно всяких цветов. А на противоположном берегу светится холодный зеленоватый огонёк, подсвечивая маленькую фигурку, но она далеко, и всё, что он может с уверенностью сказать, это что фигурка похожа на человека.
Страница: 1